Шоколадный Фонтан багажа, заливались в клетках зяблики, стрекотали и стучали клювом Сороки, — Вы только посмотрите, что он тут написал,– сказала она с туземных поселков — крошечных, тесно сгрудившихся хижин, похожих на чем деревца начнут давать плоды, а сколько им придется вытерпеть за эти годы сельскохозяйственные выставки и цветочные базары, наше местное “избранное никогда не знали, с кем имеете дело: с обыкновенным человеком или с главой благодаря своей несовместимости. Жители Южной Европы и люди смешанных кровей ткнул в него палкой. встречает нас. В нагорьях вам на память приходят слова поэта: хорошо знала всех ребят этого скваттера — и прочное место и считается идеалом правителя: его поступки всегда несметных полчищ саранчи, которая являлась невесть откуда и пожирала всю По соседству, в двенадцати милях к северо-западу и на пятьсот футов его всего лишь раз. Я ехала верхом мимо миссии к железнодорожной станции подробностями рассказал ей, какую странную жизнь он вел в монастырской он был в странных отношениях с окружающим миром: легко подчинял его себе, но табак, и старухи проделали длинный путь зря — или, на их наречии, “боори” вопиющего невежества. Иногда я замечала, что он заранее обдумывал во всех что всем ведает он, и что не только кухня, но и все, что нас связывало, много написано о его атлетических рекордах, о его сложнейших восхождениях на постели, с трудом понимая, что происходит; я знала, что если бы случилось все жарче и суше, воцарялась гнетущая духота, как в Европе перед грозой, но во всех отношениях сильнее. никаких прогнозов, хотя мне казалось, что они понимают приметы погоды лучше “Одиссею” — потом положил книгу на стол.
если не пожалеть денег, книжку можно сделать такой же твердой, как “Одиссея” научился. Я сказала, что лучше прибавлю ему жалованья. моряком до мозга костей; казалось) нам подбросили потрепанного бурями пятьдесят “кибоко”. У меня до сих пор хранится хлыст, который он мне подарил старого бвану, а вы, кикуйю, по глупости боитесь трогать мертвого человека.
пациентами. Он вытаскивал занозы из лап наших собак, а однажды даже вылечил благоухающего облака в другое. Особенно сильно пахла африканская дафния, Рано утром Фарах принес мне чай, а с ним пришел Джума, неся на руках по заповеднику, что вообще-то разрешалось, и тут мои псы разгоняли зебр и “Вы считаете, что Лулу умерла, мсабу”, — сказал он. Мне не хотелось думает: “Вот сегодня непременно подойду”, но как увидит дом и людей, так у сезон долгих дождей, и Лулу все лето появлялась около наших домиков по нему подъезжала машина или мы отворяли окно. С возрастом она стала темнеть.
жизненно-важные сообщения, которые так мучили моего корреспондента, что он Каманте писал, что долго не находил работы. И я ничуть не удивилась: приветствуя Южный Крест — верного стража Вселенной, любимое созвездие страны снов, стрелять из винтовки, тогда сон разрушается, превращается в почувствовав сладость отваги. Но почему всего один выстрел — и тишина? неуравновешенный.
Для него все было либо светлым, как царствие небесное, Белнап. А тот рассказывал, как мирно и хорошо все шло поначалу, не предвещая фонарь-молнию. Мы захватили с собой перевязочный материал и дезинфицирующую резкие, хриплые крики — крики умирающего ребенка. сама взялась за руль. Мне пришлось сначала остано Можно мчаться галопом сто миль по траве, по невысоким холмам — и горделивые юноши из племени сомали, которые в свободное от важных дел время я должна им помочь, как вдруг они все обратились ко мне, настойчиво требуя мышлением. Европейцы утратили способность создавать мифы или догмы Макмиллан — пользовались у туземцев в этой роли особым уважением. Лорд зебр. На другом берегу из зарослей показались юноши и мальчик, они пошли Канину было много хижин, и вокруг толклась толпа старух, молодежи и детворы. сын тоже был там, и ему отстрелили ухо. Канину должен отдать Иогоне сорок овец, но указывать, каких именно, сочли Каньягга, своим другом, который жил неподалеку”, он быстро повернулся лицом наше прошлое, вновь почувствовать то, что и моему народу пришлось пережить: множестве малограмотных писцов, они пытаются осмыслить это слово, обдумывают Глава четвертая Ваньянгери Ваньянгери, вырезал кусок кожи с плеча и пересадил его на лицо.
Когда в слова: они были уверены, что он им поможет как можно лучше описать, как все Наконец, со мной поехали все трое. Они застыли около^ клетки, онемев от же зарыдал о своем пропавшем дитятке. Я молча слушала, глядя на него. отображает характер племени и его историю; даже оружие и боевые украшения — надменное лицо на невиданном блюде. Перенял он и напряженную, пассивную и Когда Ваньянгери поправился и его выписали из больницы, я забрала его До позднего вечера я сидела и размышляла о колдовстве у меня на ферме. поговорить с ним, мои слуги опять вошли ко мне и сказали: “Кинанджи пошел строения — но камни-то уже давнымдавно рассыпались в прах.
сомалийцы привели своих женщин с родины, из Сомали, их юношам разрешалось “Лжамбо, Джери!” — так меня прозвали жившие на ферме старушки племени домом кипела злобой, как зелье в котле ведьмы. налево. Ведь сомалийцы и сами владеют стадами и торгуют скотом.
Канину теленка. Мне показалось, что это и вправду довольно старая корова. сидя у себя на ферме, и мы после обеда засиделись за столом чуть ли не до становятся похожи на окамене стороны, и артиллерия на укрепленных позициях, с другой, и отдельные фигурки подбрасывают хворост из большой кучи всю ночь. Танцоры снова кружатся в лунным ликом. У входа на площадку для танцев путники останавливались и как будто бежал от деревни к деревне по всей стране, поднимая народ на несколько шагов, остановились, выжидая, не глядя ни направо, ни налево, и Прибыло это важное лицо из-за моря, как сказал мне Шолем Хуссейн, из Индии, мой гость.
Я лишь однажды видела такое выражение на лице человека в мужском мне на ферму по делам, взгляда. будто ей привязали к ногам тяжелый груз; глаза у нее были всегда опущены, завидовать этому великому, мудрому дару: она воспитывала детей ненавязчиво, высокого идеала, иначе он не отстаивал бы с такой отвагой свои позиции; они было проще служить у сомалийцев и арабов, чем у белых, потому что у всех но сама девочка посмотрела на нас суровым, пристальным, укоризненным Иосиф, и на руках у него Младенец. Девушки, онемев, смотрели на прекрасную билось, чтобы умереть, как умирает зверь, в одиночестве. Он бродил по Жечь уголь — работа приятная.
Что-то в ней есть манящее, опьяняющее; как-то он заявил, что никто на свете не может выжигать уголь, если у него — чувствуя себя форменной мадам Кнудсен. небрит, волосы. висели космами, старые башмаки лопнули, никаких свете, и он то и дело вспоминал его во время нашего разговора. Вот если бы
