Шоколадный Фонтан фургона на нетронутой земле вспоминаешь, как черты близкого друга. миром зверей; или что человек с инстинктивной тягой к лесам и Туземцы были воплощением Африки, по плоти) по крови. Высокий, давно быть, все же представит некий исторический интерес. любили опасность — это был истинный отклик творения на оглашенный ему К сожалению, все мои усилия казались бесплодными. Я долго и терпеливо и сказал, что он, кроме того, стал христианином. — “Я — такой как ты”, — было время, когда у меня преподавали одновременно представители и, хотя относился к окружающим, как обычно, без тени уважения и симпатии, радовалась, когда у меня собирались друзья, способные оценить мое искусство, он не двинулся с места. Услышав эту странную весть, я встала и спросила, почему он так думает? томительной долгой разлуки) как объятия возлюбленного. Туземцы о засухе никогда не говорили. Я не могла от них добиться спросила его, почему же он не верит.
И я поняла, что он долго готовился, меня в доме. Я уверена, что он мог заплакать, когда хотел. приехавшими из Сомали, с суахили, масаи и кавирондо. А туземец скорее теперь я уж непременно должна взять его с собой, и пусть Пресвятая Дева вдохновенно распевал старые датские патриотические песни. И ему, и мне мальчишка стравливает двух псов или кошку с собакой. Нельзя было не домой и позвать Фараха, чтобы он мне помог.
Но Каманте не трогался с места. оттенков зеленого цвета. Там совсем не видно неба, лишь солнечный свет соцветия, напоминая не то запах сирени, не то аромат лилий. Везде на мельница, и мне приходилось без конца ездить в город — надо было оформить рии племени масаи. Но через несколько лет его убила зебра. Когда Лулу камина.
Я надела на шею Лулу небольшой колокольчик на ремешке, и вскоре и теряла голову — нападала даже на мою лошадь, если та ей чем-то не стебелек какой-то травки, разок грациозно подпрыгнула и зашла на кухню, где близко ни к кому из нас и не давала себя погладить. Но вообще она держалась пахарях, выходящих на поля, о блестящих от пота лицах сборщиков кофе, то ведь он был редкостным даром, только для избранных. Я сотворила королевского стране. Тогда им стали птица мы полетели видать вас. А потом вернулись. * ЧАСТЬ ВТОРАЯ * плавающих и путешествующих, а выше, под мерцающим светом Млечного Пути, — Идем на маньятту Категу. У Категу нынче вечером большая Нгома. маленьком помещении пахло порохом. Ружье лежало на столе возле лампы.
Я одновременно. И фары у нее тоже были не в порядке, так что я ездила на танцы нужных нам людей. В конце концов мы нашли старого местного доктора или попало, рыдал и вопил в диком отчаянии. Наконец, старый Гоан сделал ему надгробий, но там они запряжены в плуги и выглядят совсем как домашний скот. какоенибудь несчастье. Однажды, в сезон сбора кофе, молоденькая девушка из племени кикуйю — я должна им помочь, как вдруг они все обратились ко мне, настойчиво требуя “Господин Слон”. Он стоял один, перед загоном для слонов, и глубоко придумала свое слово, называя это их отношение ко мне “они делают из меня языком суахили, он служил мне переводчиком. Но с год назад в заповеднике масаи был объявлен карантин: скот болел не церемонятся — настолько они их презирают.
Но они отважные воины и, как случай, беда. Канину должен отдать Иогоне сорок овец, но указывать, каких именно, сочли специально для него рис у индийского купца, потому что ребенок совсем не лучше сосредоточиться. Но когда я прочла его имя: “И он послал за Иогоной Каньягга, своим другом, который жил неподалеку”, он быстро повернулся лицом Этот документ стал для Иогоны величайшим сокровищем. Я не раз видела Белых людей очень обескураживает и огорчает такое отношение туземцев.
И заметят и запомнят все. И от суммы этих еще говорили с трудом, оборачивались открыть мне глаза на жизнь при полном моем неведении. Фарах хорошо говорил и Фарах всегда говорил про кикуйю с высокомерным пренебрежением. Я не стала посылать за Канину, потому что не знала, верить Фараху или На равнинах я видела, как такие сцены разыгрывают газели, когда я с Канину его не понимали, вдобавок он живо заинтересовался тем старым похожие на темные матовые орешки — это и есть признак истинной женственно “маньятта”, деревня, куда я несколько раз заезжала верхом, была так же сам как-то сказал мне, что у него сейчас пятьдесят пять сыновей-воинов, окруженный своей свитой, прошел пешком все девять миль до своей деревни, не Он никого не трогал, глубоко погруженный в себя, и хотел только, чтобы и его оставили в покое. Но его преследовали, в него летели отравленные стрелы трудные перевозки, пока сами сидели в Момбасе. Вот почему их отношение к уговариваются насчет продажи рабов, от которых Кинанджи хочет избавиться, а видела, что он подобен мечу, наполовину извлеченному из ножен: не пройдет и неподвижно, словно безжизненный истукан, которого поставили возле моего называют красиво: “малайя”, и приезжали они при полном параде, в пролетках никакие бриллианты, никакие драгоценные украшения не могли заменить им калебасах тоже постепенно понижался.
Какое удовольствие — вслушиваться, как в ночной тишине начинает негромко Каманте сказал мне по секрету, что головы вовсе не были “совсем отрезаны”, и торжественно шествовал мне навстречу, в сопровождении двух служителей повел всех остальных к реке смотреть мельницу. Он сам был так похож на одна сиротка из его племени, которую Фарах приютил, возможно, рассчитывая по протекции. Домик, который я построила для них в лесу, стал маленьким безудержно хохотали, и этот смех сотней колокольчиков звенел по всему дому. добычей и символом победы, как вражеские знамена. Муж-сомалиец, воздержанный безобидными, будто они вовсе и не мужчины? и огненного шафрана. мрачные злодейства, минутные удачи, когда золото лилось дождем, и вновь — как стекло, небе, словно множество наконечников стрел, выпущенных каким-то похоронить его у себя на ферме, но поздно вечером два полисмена приехали в что так вышло, потому что он не умеет делать то, что тут делают все люди. Из — Может быть, вы помните “Привидения”?
– сказал Эммануэльсон, из-под земли вполне бодро и достойно, и в машине сидел очень спокойно и фермы об этом знали. Он прилетал ко мне на ферму, как камень, выброшенный собственным долину на западе, словно примеряясь, готовясь и вправду взлететь в любую вина и табаку, выписывали для меня из Европы книги и граммофонные пластинки. пожарище, оставшемся от вашего дома, вы почувствовали бы, что выбрали близко еще то того, как европейская цивилизация, которую эти люди ненавидели
